Форум » » "Знаешь, папа" ориджинал, PG, drama » Ответить
"Знаешь, папа" ориджинал, PG, drama
Veneti: Название: Знаешь, папа… Автор: Veneti (veneti@rambler.ru) Жанр: drama Рейтинг: PG Фэндом: ориджинал Саммари: внутренний монолог подростка с «пунктиком», обращенный к его отцу. Предупреждение: слэш, смерть персонажа. Комментарий: это моя первая графоманская писанина, так что оцените ее как можно строже.
Ответов - 1
Veneti: Знаешь, папа, правы те, кто считает, что нельзя отцу в одиночку воспитывать ребенка. Нет, ты не думай, дело совсем не в твоих методах воспитания. Тут, слава Богу, ты не перегнул палку ни в ту, ни в другую сторону. Почему я так решил? Просто есть у меня несколько знакомых пацанов, которые тоже воспитываются отцами. Друзьями по несчастью я их назвать не могу, так как, во-первых, я не считаю себя несчастным из-за того, что не знаю своей матери, а во-вторых, я считаю себя несчастным из-за того что… ладно, об этом позже. Так вот, один из них, Майки, очень молчаливый, смотрит всегда волком, а спроси что, так сначала насупится, а потом буркнет что-нибудь непонятное. И обязательно покраснеет. Но знаешь, папа, мне его поведение понятно. Знаю я его отца – неприятный тип. Вечно одергивает Майки: «Так не стой!», «Руки в карманы не клади!», «Что ты мямлишь? Говори нормально!». Немудрено, что у парня самооценка ниже плинтуса. А другой, Алан, полная противоположность. Болтает без умолку, не заткнешь. И, честно говоря, ерунду болтает. Зато с каким видом! Не знаешь его, так подумаешь, что все энциклопедии мира прочитал или в «Книгу рекордов Гиннеса» за IQ-100000000000 попал. А уж если спор разгорится... Он своих оппонентов не фактами и аргументами давит, а «измором» берет. Как начнет свое мнение доказывать, так вся улица уши затыкает, чтобы не оглохнуть. Но знаешь, папа, мне и его поведение понятно. Отец у него – мямля мямлей! Все сыночку разрешает, потому что запретить не может. Темперамента, наверное, не хватает. Избаловал страшно. Так вот, пап, это я к тому, что выгляжу я нормальным не только на их фоне, но и вообще. Когда учительница в первом классе узнала, что я не только в неполноценной семье расту, но и отцом (!) воспитываюсь, все за голову хваталась и ахала. Она женщина старой закалки, так что не могла понять, как мужчина может воспитать нормального ребенка. Потом, правда, попривыкла. Знаешь, папа, я ведь никогда не чувствовал себя ни покинутым, ни задавленным опекой. Как это тебе только удавалось? Расскажешь мне потом, ладно? Хотя нет, вряд ли... Ты, папа, конечно, знаешь, что не так давно у меня началось половое созревание. Этого трудно не заметить: я резко вытянулся вверх (но все равно остался ниже тебя), у меня начал ломаться голос. Все это ты, конечно, заметил и порадовался за меня. А вот еще один признак взросления так просто не обнаружить: у меня начались поллюции. Но ты, думаю, и об этом догадался. Как иначе объяснить то, что ты не выказал особого удивления, когда я сообщил о своем намерении самостоятельно заниматься стиркой личных вещей? Это действительно сказал я! Я, который своей комнате-то раз в год по обещанию убирается! А теперь, папа, мы вплотную подошли к тому, почему отцу нельзя в одиночку воспитывать ребенка. Понимаешь, по словам школьного врача, в период полового созревания мальчики начинают интересоваться девочками и наоборот. Меня же, увы, никто из знакомых представительниц слабого пола не заинтересовал. Спросишь, кто же тогда был главным героем моих эротических сновидений? Знаешь, папа, мне даже говорить стыдно… Но моя не вовремя проснувшаяся совесть положения дел не меняет: мне снился ты! Да-да, именно ты, который в детстве носил меня на руках, читал фантастические книжки на ночь и «переживал» за их героев вместе со мной. Возможно, мне стоило тогда не предавать этому значения, забыть, как страшный сон. Чего, в конце концов, не привидится? Но вместо этого я занялся самокопанием. Стал часто ловить себя на том, что мне нравится наблюдать за тобой, нравятся твои движения, твоя улыбка, нравится твоя манера одеваться, нравишься ты сам. Возможно, мне стоило начать встречаться с Эмми, которая строила мне глазки и нарочито громко хихикала над моими шутками. Возможно, стоило сходить к школьному психологу, мистеру Грановски. Но я не сделал ни того, ни другого. Потому что Эмми мне элементарно не нравилась, а щукоподобный мистер Грановски не вызывал никакого доверия. Возможно, окажись он хорошим специалистом, он бы объяснил все буйством гормонов и посоветовал бы уйти с головой в спорт или нечто подобное. Но почему-то мне кажется, что, докопавшись до сути проблемы, мистер Грановски не нашел бы ничего лучшего, кроме как сообщить директору (только для того, чтобы в случае чего он был бы не при чем), а там и до тебя рукой подать. Нет, этого бы я точно не пережил. Поэтому я остался наедине со своей новообразовавшейся проблемой. Я пытался гнать от себя дурацкие мысли, с завидной регулярностью посещавшие мою темноволосую (как у тебя) голову. Я пытался сделать так, чтобы у меня не было ни капли свободного времени. Для этого я стал целыми днями сидеть за уроками, честно пытаясь утомить себя так, чтобы ночью не видеть снов. Это не помогало: поллюции продолжались. Зато повышенная загруженность уроками дала результат на другой ниве: я стал лучшим учеником класса. Меня ставили в пример способным, но неусидчивым Питеру и Кэти. Я только усмехался про себя: никаких экстраординарных способностей у меня и в помине не было. Если бы Питер или Кэти занимались с таким же усердием как я, то уже через пару месяцев они получили бы Нобелевскую премию, не меньше. Но теперь у тебя был реальный повод гордиться мной. Шутка ли, лучший ученик класса! Какое-то время это тешило мое самолюбие, но, поняв, что твое отношение ко мне не сильно изменилось, я быстро сдулся и зубрил скучный текст учебников только по вышеупомянутой причине. Кроме биологии. Этот учебник я изрисовал устрашающими трэш-картинками. И сейчас, папа, ты узнаешь, почему. Как-то я сидел в своей комнате на втором этаже. Не помню, чем я занимался, но помню, что было очень душно. Я пошел открыть окно, так как кондиционер имелся только в гостиной. И знаешь, что я там увидел? Тебя! И ты был не один, рядом с тобой, постоянно поправляя челку и вертя головой подобно топ-модели, была… да, моя учительница биологии, мисс Смит! Знаешь, папа, я в жизни никого так сильно ни ненавидел, как ее в этот момент. Если бы человеческий взгляд имел способность нагревать предметы, то ее испепелило бы за 3 секунды. Меня в ней нервировало абсолютно все: светлая крашеная шевелюра, темные корни волос на макушке, лошадиное ржание через слово, плоская грудь, которую она навязчиво выгибала тебе навстречу, блестящие глаза. А знаешь, папа, эти светлые волосы чем-то напомнили мне маму. Видел я ее на фотографии: ярко-голубые глаза, белозубая улыбка, правильные черты лица, стройная фигура. Просто персонаж дамских романов, которые она так любила. И представления о жизни она, наверное, почерпнула из этих самых романов. Для нее семейная жизнь была сиропом из сплошной романтики и благополучия. На деле же все оказалось по другому: ежедневного завтрака в постель ты не приносил, я кричал когда мне заблагорассудится, семейный бюджет не позволял ей каждый день покупать обновки. Тогда она ушла. К другому. О том, как все было на том поприще, история умалчивает. Спросишь, откуда я все это знаю? Все просто: тетя Джейн, твоя сестра, училась с ней в одном классе. Быть может, она сгущает краски, не знаю. Ты ведь никаких подробностей о ней не рассказывал. К чему я все это? Просто мне кажется, что у этой представления о семейной жизни тоже взяты из книжек в розовых обложках, количество которых еженедельно увеличивается в книжных магазинах. Мисс Смит, между тем, уходить даже не собиралась, хотя ты делал явные телодвижения в сторону дома. На приглашение напрашивалась. Но ты ее не пригласил… Папа, а почему ты не женился? Ладно, не отвечай. Я-то знаю, что из-за меня. А ведь, помнится, собирался. Мне тогда года четыре было. И звали ее Агата. Я не видел ничего плохого в том, что какая-то тетка приходит к нам домой чаще других, обнимает, целует тебя. А потом она вдруг исчезла. И в этом я тоже не увидел ничего плохого. А потом тетя Джейн рассказала мне, что эта Агата поставила тебе ультиматум: либо она, либо я. Ну, не нужен ей был чужой ребенок, воспитанный абсолютно неправильно. Ох, уж, эта тетя Джейн, считающая меня то ли старше, то ли младше, чем я был на самом деле. Когда ты, наконец, отцепился от ненавистной мне биологички (а ведь биология была моим любимым предметом, папа!) и вошел в дом, я, стараясь выглядеть спокойным, спустился вниз. Как же на самом деле трудно чувствовать одно, а изображать другое! Наверное, легко это получается только у литературных персонажей и бесчувственных амеб. Ну, еще у хороших актеров, но это уже другая история. - Что это ты так поздно? – беспечно поинтересовался я, хотя на самом деле ты припозднился всего минут на двадцать. Но я решил издалека подвести разговор к животрепещущей теме. - Встретил твою учительницу биологии, - честно признался ты, разуваясь. - И говорили вы, конечно, о моих успехах, - насмешливо фыркнул я, в душе исходя злобой. - А ты что, ее ко мне ревнуешь? – ты вскинул бровь, улыбаясь и идя в комнату. Эх, папа, знал бы ты, кого я и к кому ревную. Хорошо, что остаток вечера ты даже не заговорил о мисс Смит. Иначе я не знаю, что бы со мной было. А вот мисс Смит, похоже, не на шутку прониклась к тебе, и, соответственно, ко мне. Если бы она только знала, с каким удовольствием я прошелся бы бритвой по ее хорошенькому наштукатуренному личику! Жестоко, но я ничего не мог с собой поделать. Да и не хотел. Не показать свое отношение к биологичке я просто не мог. Поэтому отпускал злые шутки в ее адрес по каждому поводу и без него. И обязательно при всем классе. Вот уж когда я открыл в себе настоящий талант в организации травли. Мои едкие злые прозвища повторяла вся школа. Я рассказывал про нее всякие небылицы, в которые мне самому трудно было поверить. Но мне верили. Наверное, все дело в том, что эта восторженная девочка никому не нравилась. Для нас стало своеобразным хобби выставлять мисс Смит полной дурой. Все старались перещеголять друг друга. В конце концов, преподавательница не выдержала и уволилась. И к моей несказанной радости покинула город. А я со спокойной душой снова стал Дэвидом Уильямом Джефферсоном, спокойным доброжелательным пареньком. Тогда, оборачиваясь назад, я решил, что сильно перегнул палку. Мисс Смит, как каждая нормальная незамужняя женщина, старалась наладить личную жизнь. Ты, папа, просто подвернулся ей как «один из вариантов». Не факт, что она, узнав тебя поближе, захотела бы продолжить отношения. Не факт, что ты, узнав ее поближе, захотел бы продолжить с ней отношения. Не факт, что эти отношения вообще бы зародились. Знаешь, папа, вернись она, я бы извинился. Но к тебе бы все равно не подпустил. Были у нас с тобой и те моменты, воспоминания о которых долго будоражили мою кровь. Помнишь, мы тогда гостили у тети Маргарет. Живет она за городом, в небольшом деревянном домике, окруженном лиственным лесом. Знаешь, папа, почему-то у людей при словосочетании «лесная сторожка» возникают ассоциации с покосившейся полусгнившей избой и дремучим лесом, полным голодных хищников. Нет, на самом деле все не так уж страшно, если не селиться где-нибудь далеко в тайге и следить за своим жилищем. Правда, иногда приходится и неудобства терпеть, которых можно было бы избежать при наличии добросердечных соседей. Например, у тети Маргарет было всего два предмета мебели, пригодных для сна: ее собственная кровать в спальне и раздвижной диван в соседней комнате. Попросить раскладушку не у кого. На полу спать холодно – не май месяц. На столе тоже не выспишься. Так что на ночь нам обоим пришлось располагаться на выцветшем коричневом диване. Знал бы ты, папа, как меня обрадовало такое положение дел! Вечером я лег раньше тебя, рассчитывая, что не сомкну глаз. Но чистый лесной воздух и мое утомление от длительного переезда сделали свое дело: уснул я почти сразу же. Но и мое возбуждение тоже сыграло немаловажную роль, так что проснулся я, когда кусочек неба за окном только-только начал синеть. Ты, конечно, спал, лежа на спине и склонив голову на бок. Тогда мне в голову пришла гениальная, как мне показалось идея. Я скинул с себя толстое фиолетовое одеяло, отдаваясь на растерзание утренней прохладе. Нагревателя воздуха в доме не было (только камин в тетиной комнате), так что замерз я довольно быстро. Вот теперь у меня были все основания прижаться к тебе покрепче. - Чего ты? – недовольным спросонья голосом поинтересовался ты. Я и не рассчитывал, что ты не проснешься после того, как я навалюсь тебе на грудь. - Холодно, - прошептал я. Ты, на себе ощутив правдивость моих слов, обнял меня, натянул одеяло на нас обоих и тут же снова уснул. А я еще долго с восторгом вглядывался в твое лицо, чувствовал твое сердцебиение, согревался от твоего ровного дыхания и думал, как же мне повезло! А потом случилось то, чего не ожидал ни ты, ни я. Утром мы как всегда позавтракали и отправились каждый в свою сторону – ты на работу, я в школу. Школьный день у меня прошел просто великолепно, я ведь прошел в полуфинал конкурса «Художник школы»! Ты, конечно, знаешь, что я нарисовал. Закат солнца. Картина была выполнена в стиле романтизма, так что получилось красивее, чем на самом деле. Потому что романтизм всегда приукрашает действительность. И именно ты для меня был главным судьей. Если бы тебе не понравилось мое творение, то я бы даже заявки подавать не стал. Но тебе понравилось. Что особенно ценно, ты сказал это не из желания меня приободрить, а потому что тебе действительно показалось, что моя работа заслуживает внимания. Вместе со мной в полуфинал вышли 7 человек. В финале же останутся 4. Я так и представлял себе, как держу в руках кубок за первое место, на котором красивым почерком выгравировано мое имя. Домой я летел как на крыльях. Мне не терпелось рассказать тебе новость, чтобы увидеть в твоих глазах гордость за сына. Поэтому, наверное, я и не смог оценить реального расстояния между мной и «Фольксвагеном-Жуком». Он казался так далеко… Но сильный удар в бок, отбросивший меня на несколько метров, быстро вернул меня к действительности. Все, что я чувствовал первую минуту, это боль. Жуткая, которую я никогда раньше не испытывал. Дыхание перебило. Кажется, я пытался подняться с пыльного асфальта, но не мог. Я буквально утонул в своей боли. Не помню, кричал я или нет. Прошло много времени, прежде чем приехала «Скорая». А я все лежал на асфальте, окруженный толпой очевидцев. Кто-то спрашивал мое имя, но я не отвечал. Мне все вдруг стало безразлично. Я просто смотрел в бесконечное синее небо и почему-то думал о ничтожности всего происходящего. Наконец, «Скорая» приехала, и меня начали грузить в карету. И только сейчас я потерял сознание. Знаешь, папа, это похоже на сон. Только просыпаешь не в своей кровати от солнечного света, а на больничной койке из-за изламывающей тело боли. Через веки мне в глаза светило солнце. Я поморщился одновременно и от него и от боли. Она никуда не ушла, просто из острой превратилась в тупую, ноющую. А это еще хуже. Ведь острую боль стараются прогнать анальгетиками, тупую же велят терпеть. Она изматывает, лишает сил, терпения. Она жуткая. Знаешь, папа, это такое странное состояние, когда не знаешь, что с тобой сейчас и что будет дальше. Так, наверное, чувствуют себя новорожденные. Они кричат от страха. У меня же сил на это не было, поэтому я только позвал самого близкого мне человека: - Папа… - Я здесь, Дэйв, - в ответ я услышал твой шепот. А может, ты и не шептал, просто я так слышал. Помню, я почувствовал, как к моей руке прикоснулось что-то холодное, шершавое. Твоя ладонь. И тогда я почувствовал то, что чувствовал князь Андрей Болконский, лежа на поле во время Аустерлицкой битвы. Да, папа я прочитал эпопею этого русского писателя, идеология которого тебе так близка. - Папа, я тебе люблю, - лишенный всякого страха, очень четко, как мне тогда казалось, произнес я. Мне стало все равно, как ты на это отреагируешь. Главное, что я больше не буду держать все в себе. - Я тебя тоже люблю, сынок, - ты губами коснулся моей руки. Конечно, папа, ты все не так понял. Может, оно и к лучшему. Не знаю. Мне все равно. Следующие дни проходили для меня где-то между сном и явью. Я слышал голоса врачей, но смысл их слов ускользал от меня. Я слышал твой голос, но не понимал, что ты говоришь. На то, чтобы открыть глаза, сил у меня не хватало. Ощущение далеко не из приятных. Потом, где-то между болезненными уколами, я начал возвращаться к жизни. Мне хотелось понять, что же все-таки произошло. И так как сил по-прежнему было мало, до всего приходилось доходить своим умом. Вторник… Ярко-красный «Жук»… Протаскивающий удар… Чистое голубое небо… Это потом я узнал, что «Фольксваген» был салатовым, а удар - сбивающим с ног. Наконец, пришел тот день, когда у меня нашлись силы, чтобы открыть глаза. Несмотря на то, что вся палата была выкрашена в белый цвет, он не ударил мне в глаза, как это описывается в художественной литературе. Наверное, это потому что день был пасмурным, и солнце не заглядывало в широкие окна и не отражалось от облупившейся больничной стены. Тебя в палате не было. Я медленно повернул голову, но все равно скривился от вступившей в шею боли. Я явно не один день лежал без сознания. На тумбочке, такой же белой, как стены, находился попискивающий аппарат с прыгающей зеленой линией на экране. От аппарата к моей руке шел толстый провод, «приклеенный» к запястью. Я тупо уставился на этот аппарат, который так часто показывали в кино, но названия которого я так и не запомнил. И в тот момент, когда я почему-то меньше всего ждал, вошел ты. Знаешь, папа, в первую минуту я тебя даже не узнал. Ты так осунулся, что рубашка на тебе висела, как мешок на огородном пугале. Твое лицо мало чем отличалось от колорита палаты. Несколько секунд ты смотрел на меня так, как будто видел в первый раз. У меня внутри разлилась волна любви, тепла и жалости. На лице появилась улыбка, которая бывает, наверное, только у маленьких детей. Мне хотелось сказать тебе так много! Но, увы, слова слиплись в комок где-то на пути от легких к гортани, и все, что я смог из себя выдавить, это только жалкое: «Папа…» Помню, ты очень резво направился ко мне, как будто тебя подтолкнули в спину. Подрагивающей рукой провел по моим волосам, а твоя голова медленно опустилась на мою грудь. Ты обнял меня. То, что ты плачешь, я понял по твоим дрожащим плечам. Знаешь, папа, я ведь раньше никогда не видел тебя плачущим. Наверное, причиной тому было бытующее мнение, что настоящие мужчины не плачут. Чушь. Ты был настоящим мужчиной. И плакал. Я неуверенным жестом обхватил твои «подпрыгивающие» плечи. Неуверенным потому, что я просто не знал, как нужно поступать в подобной ситуации. С моими проблемами. Ну, ты понимаешь, о чем я. Пусть твои объятия означают совсем не то, что мне хотелось бы. Но никому же не будет хуже, если я представлю себе то, что мне хочется представить. - Сколько прошло времени? – спросил я за тем, чтобы хоть как-то отвлечься от нахлынувших чувств. Я ожидал услышать все, но только не то, что прозвучало: - Три недели. Я-то думал, что пролетели месяцы, годы, за которые я неимоверно постарел. Мне захотелось переменить позу, но к своему удивлению, ногами я пошевелить не смог. Только тут страшная догадка ножом врезалась в разум: - Папа, я что, парализован?! - Частично, Дэйв… С тех самых слов для меня началась абсолютно другая, озаглавленная сочетанием «частичная парализация», жизнь. Знаешь, папа, когда я стоял на своих ногах, то абсолютно не ценил этого. Ну почему человек такое существо, что может по достоинству оценить только то, чего уже не имеет? И иметь, скорее всего, никогда не будет. Ты себе не представляешь, как бы я был счастлив, если бы смог встать с инвалидной коляски и пробежаться до соседнего магазина по асфальтовой дорожке! Увы, в жизни чудес не бывает. Я даже на костылях ходить вряд ли научусь. Но ты знаешь, папа, есть в моей душе уголок, в котором я даже рад случившемуся. Почему? Думаю, что, связав все вышесказанное, ты и сам легко догадаешься. Я прикован к креслу с колесиками. Ты же прикован ко мне. Навсегда. Ничего не напоминает? Вот именно, похоже на чуть подправленный брачный обет, который будущие муж и жена дают друг другу. Не помню точно, как он звучит. Но смысл тот же: всегда быть вместе, что бы ни случилось. Всегда. Теперь ты уж точно все понял: я получил синтетический заменитель тех взаимоотношений, о которых тайно мечтал вот уже два года. Знаешь, папа, а ведь супруги могут развестись. А вот ты бросить сына-инвалида не можешь. Так что, заменитель получился плохой, неубедительный. Но меня и такой устраивает. А вот устраивает ли тебя? Нет, конечно. Знать, что у твоего ребенка нет будущего (а у меня его нет, не обманывай ни себя, ни меня), удовольствие сомнительное. Да и, как не верти, а я теперь твоя обуза. Тяжело это психологически. Кстати, о психологических нюансах. Мне в голову все чаще приходит мысль, что наша психика способна влиять на события в реальном мире. Очень может быть, что я попал под машину именно из-за желания всегда быть с тобой. Подсознание извратило мое желание и успешно его исполнило. Чертово подсознание. Почему я вдруг об этом заговорил? Потому что оно снова вторгается в мою жизнь. Как иначе объяснить то, что я, в одиночестве выехав подышать свежим воздухом (ты уснул, устав), «неожиданно» приехал к большому обрыву? Я ведь не хочу мешать тебе жить. Тебе всего-то тридцать четыре года. Влюбишься. Женишься. У тебя будут дети. Может, кого-нибудь из них ты назовешь Дэвидом… Я уже приготовился сделать последнее движение, разделяющее меня и дно обрыва. Но не спешил делать его. Наверное, я ждал, чего-то, что остановит меня. Или кого-то. Тебя… Увы, ты очень устал за эту неделю. Спи. Теперь у тебя будет гораздо больше времени… Мой полет будет недолог, но красив. Не вини себя. Ты все делал правильно. Прощай, папа!
полная версия страницы